No replies to this topic

[Alphabet]

Данный рассказ состоит из 30 страниц. Да, я графоман и привык писать много, а потому люди, не любящие большие объёмы текста – очень приятно, что вы зашли, но, вероятно, вам здесь не понравится. Я так же должен сразу предупредить читателя, что этот рассказ, строго говоря, не является квентой. Это скорее художественное произведение, где характер Рэндольфа раскрывается лишь частично, и он является одним из действующих лиц. А потому, если в рассказе что-то не описано или есть недоговорки, знайте – скорее всего, так надо. Кроме того, как обычно, я позволил себе несколько вольно толковать законы мира, дав фантазии, напитанной очередным перепрочтением Лавкрата, уйти в свободный полёт. По обыкновению, я рад критике. Приятного чтения.
 

Скрытый текст

Безмолвие

 

Большинство людей воспринимают мир очень узко. Это показатель нормальности и ничего поделать тут нельзя, да и кому хотелось бы увидеть правду, скрывающуюся за перешептыванием вековых дубов Элвиннского Леса? Мир постепенно очищается от белых пятен, и всё чаще можно на дорогах людских королевств увидеть ночных эльфов и дренеев, которых раньше мог разве что запечатлеть в глине эксцентричный скульптор, увидевший неясный полупророческий сон. И, вероятно, нужно радоваться, что, услышав о каком-нибудь Изумрудном Сне или об Искривлённой Пустоте что крестьянин, что аристократ пожмут плечами, вернувшись к своим мирским занятиям. Это правильно. А потому ещё более правильно, что эти существа не замечают тайн иных – более древних и глубоких, чем существование Азерота такого, каким мы его привыкли видеть.
 
И всё же, иногда, как будто в подтверждение аксиомы о неизбежности исключений для любого правила, единицам удаётся заглянуть в тёмные уголки мира, приоткрыв завесу обыденности над такими, казалось бы, привычными вещами, как курган за деревней или холм, на котором каждое лето празднуется огненный солнцеворот. Ничего не значащее приобретает новый смысл. Кого-то это пугает, и такие счастливчики отворачиваются от внезапно открывшихся им бездн, убегая и никогда более не глядя себе за спину. Другие как мотыльки летят на неясный зов, не зная, ни что их ждёт, ни чем придётся платить за своё любопытство.
 
Генри Майкрофт Эбенезер Таннан вот уже несколько месяцев пытался докопаться до тайны происхождения загадочной таблички, которую по чистой случайности купил у бродячего торговца, встретившегося ему по дороге из Приозёрья в башню Азоры. Позже в разговоре с профессорами и торговцами антиквариата он признавался, что сам не знал, для чего ему понадобился этот сюрреалистичный барельеф, и что именно зацепило его взгляд в первую очередь. Был ли это странный текст, выбитый с великим тщанием и потому достаточно хорошо сохранившийся? Или всё дело в технике необычных рисунков, изображавших каких-то гротескных и довольно зловещих существ, похожих на тех, что встречаются в аратийских пещерах, не тронутых с древнейших времён, когда людская раса ещё представляла собой собрание племён варваров, не имевших понятия о государственности или единой религии? В самом деле, вокруг предмета витала своеобразная аура первобытности и чуждости тому, что Генри когда-либо видел.
 
Будучи полноценным магом Штормградской Академии Магических Искусств, сорокавосьмилетний мистер Таннан обладал всеми необходимыми для проведения собственного исследования ресурсами, включавшими доступ в архив академии, штормградскую библиотеку, всевозможные хранилища и, разумеется, его собственные способности и силы, которые пусть и не выходили за рамки среднестатистических, но более чем возвышали его над теми, кто не был с детства одарён талантом к чародейству. И вот, пообщавшись со знакомыми исследователями и знатоками древностей и выяснив, что ничего подобного они никогда не встречали, он решил взяться за дело сам.
 
Следует упомянуть, что, хотя его консультанты и подмечали крайнюю необычность и мастерство, с которым сделана табличка, не обходилось и без здорового скептицизма. В конце концов, артефакт мог быть искусственно состаренной и прошедшей соответствующие косметические преобразования подделкой, специально сработанной каким-нибудь умельцем-аферистом ради наживы. Не секрет, что многие люди – даже не-маги – готовы раскошелиться ради приобретения реликта седой старины. Хотя бы для того, чтобы он стоял у них дома на полке и служил декорацией. В пользу этой теории говорил тот факт, что язык текста не был похож ни на один из известных даже просвещенным умам и не поддавался магической дешифровке. Он достаточно хорошо сохранился, как, впрочем, и рисунки, но мистер Таннан здраво рассудил, что в определённых условиях глина может пролежать сотни лет, а в иных превратиться в черепки за десяток. Не было догадок и о том, в каком стиле были запечатлены рисунки и к какой культуре их отнести. Своей примитивностью и чертами изображенных существ они вызывали ассоциации с религиозными барельефами троллей – в некоторых случаях так же соблюдались пропорции и законы перспективы, хотя все элементы в целом при внимательном рассмотрении демонстрировали почти парадоксальную многомерность, несмотря на всёго две плоскости, в которых были изначально сотворены. Предприимчивый маг не стеснялся сперва показывать это произведение, как он надеялся, доисторического искусства, художникам, искусствоведам и скульпторам, но постепенно понял, что не узнает ничего нового – те ломали голову над техникой, над инструментами, с помощью которых неизвестный мастер высек в глине столь эксцентричное образы, и все как один утверждали, что стиль им не знаком. А потому и не могли дать чёткой наводки. Звероподобные существа – морские и земные – кружились под ведомый им одним ритм в танце, при этом их глаза, как свойственно и примитивным наскальным рисункам неразвитых рас вроде мурлоков или свинолюдов, смотрели сразу во все стороны, как бы поворачиваясь именно туда, где стоял наблюдатель. В купе с забавной особенностью контуров менять свой вид в зависимости от освещения и угла обзора, это создавало эффект пугающей реалистичности и изменчивости, свойственный специальным визуальным тестам, которые постепенно входят моду в среде докторов психиатрических лечебниц для выявления душевного здоровья пациентов.
 
Озадачивал и текст, искусно выбитый в качестве канта барельефа и совершенно не поддающийся расшифровке – дни и недели, проведённые в библиотеках и архивах в тщетных попытках найти хотя бы намёк на язык или диалект языка, или хотя бы праязык, ни к чему не привели. Генри Майкрофт с великим усердием просматривал книги, привлекая к задаче виднейших специалистов города, но, после того, как даже обращение к мудрым ночным эльфам из северо-западного квартала показало, что и они не имеют никаких догадок, дело застопорилось, советники начали один за другим сходиться во мнении, что это, скорее всего, ничего не значащая тарабарщина, а магу пришлось усердно скопировать символы и отправить письмо в Стальгорн, надеясь на помощь Лиги Исследователей и смотрителя Великой Библиотеки.
 
Результат пришел через пол месяца и был неутешительным: в письме как-то слишком уж уклончиво говорилось, что, хотя почтенные дворфы польщены доверием, которое в них вкладывает просвещённая общественность не только их королевства, но и королевства людей, они ничем не могут помочь и, кроме того, сейчас имеют более важные дела. Ответ звучал столь неубедительно и витиевато, что поначалу мистер Таннан пришел в ярость, а после начал опасаться, что в сердце благородных представителей горного народа взыграла зависть, и даже приготовился к тому, что его артефакт попытаются похитить. К концу дня, впрочем, он уже полностью отогнал все дурные мысли и начал размышлять о том, не применить ли ему магию, чтобы на время проникнуть в смысл не желающих отдавать свои секреты слов. Он был более чем уверен в своих способностях, когда они касались общеизвестных, живых наречий, ведь это играет в успехе колдовства значительную роль. Сейчас же, учитывая беспрецедентность события, пришлось бы прибегнуть к сложному ритуалу. А это означало и дополнительные расходы на весьма не дешевые реагенты и материальные компоненты, а так же составление особенной, специализированной формулы для определения значения конкретных символов и их сочетаний. Скрепя сердце и увещевав себя, что, если это не сработает, он подумает всерьёз, стоит ли бросить изучение или отправиться в Великую Библиотеку самому, Эбенезер произвёл все необходимые приготовления и пятидесятого дня месяца Изящества Элун 620 года провел соответствующее магической действо. Результаты оказались неутешительным – поздним вечером, не добившись ровным счётом ничего и лишь ещё более измотав себя после дней ожидания, Генри Майкрофт лёг спать, твёрдо уверившись, что попавший ему в руки барельеф является ни чем иным, как фикцией, тщательно смастерённой для обмана таких доверчивых ценителей всего экстравагантного, как он. Однако всё изменилось к утру, когда чародей увидел странный сон, разжегший пламя интереса в мозгу с новой силой. Это было нечто вроде видения, где человек присутствовал в качестве бесплотного соглядатая. Он видел руины особняка, очевидно, пострадавшего при сильном пожаре и более не реставрировавшегося, окруженного запущенным садом с вековыми деревьями и густой растительностью, столь обычной для старинных усадеб Элвиннского Леса, издревле заселённого как крестьянами, так и помещиками, хоть и не добравшимися до статуса полноценных дворян, но имевшими обширные земли или занимающимися предпринимательством.
 
В неясном лунном свете можно было разобрать контур здания строгих пропорций, какие были свойственны для массивных, добротных двухэтажных домов с двускатной крышей, строившихся первыми состоятельными крестьянами, более сдававшими в стародавние времена расцвета новой «соли земли» Штормового Королевства свои поля под пашни, чем работавшими самостоятельно. Эта новоиспечённая элита пейзанского сословия позже, всё более увеличивая свои состояния, сливалась с дворянским сословием, хотя и с большим трудом, потому что именитые роды решительно отвергали людей, располагавших не богатой историей крови, а деньгами. Постепенно, с развитием архитектурных стилей и сменой поколений, такие особняки обрастали пристройками и элементами декора, превращавшими их в безвкусный для ценителя строительный бедлам, но любой неискушенный зритель, несомненно, подмечал богатое убранство и своеобразную красоту подобных жилищ. Во сне Майкрофт лицезрел двухэтажное здание с обвалившейся крышей и почти полностью сгоревшей мансардой. На фасаде всё ещё были видны обугленные пилястры в лордеронском стиле, а портик с резными деревянными колоннами угрожающе покосился в сторону первого этажа, где кирпичная стена понесла страшный урон от пламени, чересчур раскалившем связочный материал и заставившем прогнуться вниз часть второго этажа в месте его сопряжения с фасадной стеной. Безусловно, здание было не жилым, хотя иногда такие монстры с зияющими оконными проёмами становились пристанищем нищих и обездоленных, пусть те и прекрасно осознавали опасность внезапного крушения на них опорных балок или стен.
 
Это угнетающее зрелище дополнялось видом деревьев с вьющимися корнями, проступающими через густой, запущенный кустарник и бурьян, обильно проросший меж плит некогда прекрасной мощеной дороги. Вероятно, раньше, во времена своего расцвета, парк был прекрасен и представлял очень удобное и умиротворяющее место для прогулок, но теперь тени и разруха вместе создавали зловещее впечатление. В ночи, как бы заслоняя усадьбу от остального мира, прямо за домом виднелась массивная спина одной из гор, вместе со всеми представлявшей штормградскую гряду, так широко известную своими частыми бурями, дьявольскими громами и бесноватым ветром, не утихающим на склонах даже в погожий и солнечный день. Кто бы ни выстроил особняк, он явно любил уединение. Отроги и кряжи, судя по контуру на фоне звёздного неба, как бы обнимали рощу, в которой расположилось имение.
Неведомая сила, направляющая всех людей во сне, приблизила дремлющий дух чародея к чернеющему дверному проёму, косяки которого при ближайшем рассмотрении оказались совсем истлевшими и обугленными, вздувшимися и покрытыми трещинами – неизбежными последствиями ревущего пламени, некогда пожравшего тёплое дерево.
 
Услышав шаги за спиной, Эбенезер инстинктивно обернулся и едва не столкнулся с человеком в шляпе, который неспешно, очень уверенно скользнул в проём и пропал темноте, судя по шарканью ботинок о замусоренный пол, огибая груды обломков и повалившиеся перекрытия. Маг не сумел разглядеть его лица, хотя позднее, размышляя, он пришел к выводу, что человек был необычайно субтильного телосложения, даже хилого, что при среднем росте, несомненно, выделялось. Черты у него были тонкими, и странным образом сновидцу запомнились болезненные, бледные губы, поджатые в слабой ухмылке.
 
Он проснулся, терзаемый вопросами и догадками. Сами собой на ум пришли сперва показавшиеся не имеющими значения слова того торговца – ответ на вопрос, откуда у него взялась столь занятная вещица. А отвечал он, мол, де, ему почти задаром с пару недель назад её отдал какой-то опустившийся крестьянин, совсем обрюзгший от постоянного пьянства и временами промышляющий мародёрством. Из хмельных его рассказов было ясно, что вытащен барельёф из какого-то полусгоревшего дома, хозяин которого пропал незадолго после пожара. Вот она – долгожданная зацепка и повод не раскошеливаться на поездку в Стальгорн! Окрылённый неожиданным продолжением своего, казалось бы, зашедшего в тупик дела, мистер Таннан собрался немедленно узнать больше о бродячем торговце, том крестьянине-мародёре и жутковатом доме, стоящем почти вплотную возле отрогов гор – это была важная деталь, которая могла существенно сузить поиски. Лишь позднее, перебирая в архиве записи о бедствиях прошлого и текущего года, он задумался над тем, почему видение пришло к нему именно после проведения ритуала. Уж не замешано ли здесь какое-то искажение провидческой магии? Но нет, барельеф на деле оказался совершенно безжизненным, пусть и пугающим куском камня, в котором напрочь отсутствовали любые мистические эманации. Будучи при формальной верности Святому Свету больше скептиком, чем адептом её философии, Майкрофт не спешил консультироваться со жрецами, хотя и признавал, что, если видение повторится, нужно будет проверить себя на подверженность разложению от тайной магии или влиянию на разум, а заодно получить благословение, дабы укрепить душевное и телесное здоровье.
 
Что же касалось вновь начавшихся изысканий, то торговец, как удалось узнать у златоземских купцов, отбыл совсем недавно в Красногорье и планировал даже после этого отправиться опасным маршрутом через Сумеречный лес в Тернистую долину, намереваясь приобрести очень дорогие в наших, но дешевые в тех краях изделия из кости. Это означало, что на путешествие у него может уйти до полумесяца или больше, в зависимости от сезонных превратностей и опасностей тракта. Опечаленный по первости таким ходом событий, Эбенезер тем не менее вплотную занялся архивами Штормграда и Златоземья, взяв заслуженный отпуск от всех дел в академии. Коллеги и, в частности, архимаг Дюма, с которым маг был знаком весьма тесно, и сами советовали ему отдохнуть, потому что в своих погонях за фантомами с параллельным преподаванием и написанием сложной диссертации о влиянии колебаний сверхчистых межпространственных потоков Пустоты на применение заклинания «Пространственной двери», наш герой стал спать всё меньше, под глазами у него появились заметные мешки, и вообще физически он нуждался в срочном абстрагировании от различных перенапряжений и тяжелых раздумий.
 
Усугубляли эту измотанность и зачастившие видения, всегда одни и те же – старый заброшенный дом и человек в шляпе, приходящий туда ночью и скрывающийся в темноте дверного проёма. Только вот с каждым разом мистер Таннан чувствовал, что сквозь картинку как бы проступает ещё что-то. Нечто неописуемое и едва уловимое, и от того пугающее. Не то музыка, не то манифестация чьей-то воли, во сне волшебным образом проявляющаяся в тихом звучании ноты на грани слышимости. Дабы эти навязчивые грёзы не повредили его рассудку, Эбенезер спешно посетил аббатство Североземья, впервые за несколько лет преклонив колени перед священником и исповедовавшись, а так же спросив благословения. Как оказалось, это был правильный ход – испытав небывалый моральный подъём от соприкосновения с доброй и светлой философией своего народа, чародей стал заметно лучше спать, его перестали преследовать полукошмарные галлюцинации о страшной усадьбе, и бдения в архивах превратились в приятные посиделки за чашкой чая или пинтой пива и попутной беседой со смотрителями, которые и сами ему поведали не мало.
 
Материал нашелся быстро – память о годовалом инциденте оказалась свежа в головах местных, да к тому же все странности уже, казалось бы, пришли к своей логической развязке. Действительно, год назад на дальней усадьбе, находящейся на северо-востоке от Златоземья, прямо за рекой, в неспокойном регионе, где часто видят гноллов и кобольдов, случился пожар. Это имение издревле принадлежало зажиточному роду Картеров, выстроившему своё семейное гнездышко в уединённом плодородном краю ещё в те времена, когда королевство переживало свой расцвет и было относительно молодо, а прибыли прямые предки Картеров и вовсе, как говорят, с первыми переселенцами из Стромгарда, пожелавшими сбежать подальше от воинствующих троллей и постоянно досаждающих ящеров. Последним хозяином дома был Рэндольф Энтони Картер, единственный сын Асафа Картера, со своей женой во время первой войны переехавшего к дальним родственникам в Южнобережье – те, в свою очередь, лет двести назад перебрались туда со своей фермы из низин после осложнения ситуации с троллями. Цветущий Лордерон прельщал многих спокойствием и изобилием, и плодородностью почвы, а потому, когда начались первые войны с неизвестными зелёными тварями, приходящими с болот, Асаф немедленно собрал свои накопления и, вместе с женой Мередит и сыновьями Альфредом, Рэндольфом и Фердинандом предпринял тяжелый морской вояж. Средний сын – Фердинанд, к несчастью, скончался в пути от лихорадки, а старший, Альфред, уже во время жизни в Хилсбраде пал жертвой несчастного случая – зимой на ферму южнобережских Картеров забрёл медведь-шатун и выломал дверь сарая, где жили свиньи. Вышедший первым на треск Альфред столкнулся с обезумевшим зверем лицом к лицу и был разодран на куски за считанные секунды. Рожденный в тяжких муках Рэндольф мало того что сам по себе был болезненным и, как ожидалось, должен был не пережить и младенчества, ещё и оставил свою мать бесплодной, а потому златоземские Картеры как бы замкнулись, оставшись полностью зависимыми от судьбы хоть и относительно привлекательного, но тощего и бледного от природы светловолосого мальчика, с трудом переносящего физические нагрузки. Однако здесь природа немного сжалилась, вознаградив дитя живым и острым умом, даже некоей способностью вникать в суть предмета, ещё толком не зная, о чем будет идти речь.  Быстро осваивая арифметику, письмо, историю и даже интересуясь науками и литературой в их более сложных проявлениях, юный Рэндольф, как бы на зло року, не умирал, хотя и часто болел, чем немало волновал свою мать, после родов и последовавшего через пять лет тяжелейшего переезда заметно подорвавшую своё здоровье. Из былой миловидной и полнокровной женщины она превратилась в слабую, постоянно хворающую и стремительно стареющую бедняжку, окруженную, тем не менее, уходом и любовью мужа и родных. Лишь спустя несколько лет Картеры вернутся в фамильное гнездо, впрочем, ожидая увидеть на его месте лишь пепелище. А стоит заметить, что было, кому присмотреть за особняком, ведь на север семья отправилась не в полном составе – отказался последовать за родными семидесятилетний, но, тем не менее, невероятно бодрый и здоровый для такого глубокого старика, Джедеия Конан Картер, патриарх семейства и дедушка Рэндольфа. Перед отъездом отец и дед сильно разругались, потому что Джедедия был человеком резким и нетерпимым к ослушаниям. Он настаивал, чтобы Асаф с семьёй остался дома, твёрдо уверенный, что никакие орки, пусть они хоть сожгут весь лес, не навредят так укромно расположенному дому. Увы, это всё, что известно о покойном, кроме того, что умер тот спустя год после прибытия Асафа и Рэндольфа в отстраивающийся Штормград. Мать Рэндольфа, сердобольная Мередит, увы, скончалась за два месяца до отъезда, чем, собственно, его и спровоцировала, потому что мужу уже было, фактически, ненавистно жить в тех местах, переезд куда дался столь дорогой ценой. Презрев все превратности и опасности, он забрал десятилетнего сына и вернулся, наконец, в родовое имение, найдя его, что казалось невозможным, в целости и сохранности, а своего отца – пребывающим пусть и не в самом бодром, но здравии.
 
Дальнейший период в жизни семейства Картеров отличался относительным постоянством до того самого момента, как душевное здоровье Рэндольфа начало стремительно ухудшаться, что, как полагают, и свело в могилу его уже престарелого отца. В течение более полутора десятков лет, начиная со смерти Джедадйи, Асаф жил мечтой вернуть усадьбе былое величие, а себе – былое состояние. Он, оставшийся с единственным сыном, который теперь усердно помогал ему в делах своим необычайно острым для подростка умом, грезил, как женит его на какой-нибудь дочери состоятельного владельца лесных угодий или посевных полей, а та нарожает ему множество маленьких Картеров, и вновь в кажущихся такими пустыми, несмотря на присутствие слуг, коридорах, обшитых деревянными панелями, зазвучит звонкий детский смех, и, уже безнадежно состарившийся к тому времени, Картер старший сможет проводить остаток своих дней, нянча внуков и зная, что в итоге сделал всё в своей жизни правильно. И судьба более чем благоволила такому развитию событий – пустив все оставшиеся сбережения в дело, Асаф очень быстро, используя старые связи по максимуму и активно пуская в ход сбереженные бумаги на землю, запустил свои подточенные на ведение бизнеса когти в начавшую подниматься из праха экономику королевства. Он вложил немало средств в разработку Яшмовой шахты, после падения Штормграда захваченной кобольдами. Его стараниями были снаряжены отряды, наняты рабочие, территория безжалостно зачищена от всех тварей, и в кротчайшие сроки он уже был одним из крупных поставщиков медной и оловянной руды в Златоземье. Окрылённый успехом, предприниматель распорядился сдать в аренду львиную часть своих земель, хотя и знал, что почувствовавшие безнаказанность племена гноллов будут проблемой. Скооперировавшись с тогда ещё процветавшими Бреквеллами, ныне, предположительно, изгнанными или покойными, Картеры сумели на долгое десятилетие обезопасить едва ли не половину центральной части Элвиннского леса, сплотив разрозненные фермерские хозяйства, раздавая земли и поставляя зерно. Пятнадцать лет. По меньшей мере, пятнадцать лет прошло до роковых событий, которые позже привели к заключению Рэндольфа в лечебницу, смерти Асафа, и, в качестве кульминации, страшному пожару. Видите ли, Энтони с детства был весьма мечтательным мальчиком и видел странные, красочные сны, которым сперва никто не придавал значения. У него не было никакого ярко выраженного магического таланта, а фантазирует любой ребёнок, не так ли? Вероятно, взрослея и всё больше осознавая, через какие ужасы пришлось пройти его семье, а так же пережив свой личный ужас, мозг молодого человека, в конечном счете, сломался, превращая мечтательность в безумие, которое и стало катализатором, приведшим к падению рода Картеров. В возрасте двадцати пяти лет Рэндольф Энтони Картер по совету и плану отца взял в жены юную Митадел Бреквелл, тем самым укрепив союз двух семейств и, в общем-то, получив в кроткую и добрую спутницу жизни, которая, видимо, испытывала жалость к болезненному молодому мужчине, а потому ухаживала за ним, с успехом заменяя любовь чем-то вроде заботливости святой сестры. Их брак, однако, продлился не долго, так как спустя год Митадел родила мёртвую девочку. Это событие настолько пошатнуло разум Рэндольфа, что в течение следующего года его отношения с женой всё ухудшались, а ей становилось всё сложнее следить за мужем, который постоянно видел кошмарные сны, бредил и становился нелюдимее, постепенно развивая пристрастие к алкоголю и, как позже выяснилось, дурманным трубочным зельям. Уже пожилой Асаф, пораженный тем, как всё, над чем он трудился, рушится, превратился из некогда жизнерадостного, полнокровного и упитанного помещика в высохшую седую мумию, постоянно запирающуюся у себя в кабинете и лишь изредка, по срочным делам, выезжающую в город. На исходе года Митадел сбежала. Ходила молва, что Рэндольф в очередном припадке бреда сказал ей нечто такое, от чего вся заплаканная, даже не одевшаяся на выход бедная девушка пробежала в одной домашней обуви весь путь от усадьбы Картеров до дома Бреквеллов. После этого события больше никогда представители обоих семейств не заговаривали друг с другом.
 
После этого события год от года состояние обоих Картеров ухудшалось. Единственным, кто не давал отчаявшемуся Асафу упрятать сына в лечебницу для душевнобольных, был Рхайн – некий чародей из Штормграда, ныне без вести пропавший, с которым молодой человек был знаком с детства и к которому был привязан самыми тёплыми чувствами. На период между 617 и 619 годами приходится пора всё нарастающих приступов бешенства и припадков, когда, как отмечают местные врачи и священники, Рэндольф совершенно себя не контролировал, бредил и нёс несусветную тарабарщину о каких-то неземных тварях, иных землях и иных законах пространства и времени. Генри Майкрофту оставалось лишь про себя пожалеть отца и друга сумасшедшего, которым выпало ухаживать за буйным пациентом и следить, чтобы он не покончил жизнь самоубийством. Не мудрено, что к 618 году Асаф лежал при смерти, и Рхайну пришлось оберегать покой уже двух больных. Рхаин… Рхаин… Это имя вертелось в голове, ведь события-то не такие давние. А если маг закончил академию, то Эбенезер должен был его тем паче помнить. Возможно, он даже преподавал, когда тот был студентом. Необходимые воспоминания всплыли спустя, как минимум, полчаса раздумий, хотя временной отрезок оказался и не совсем тем, в котором маг ожидал найти зацепку.
 
Это было на исходе 617 года, зимой, тогда ещё, как помнил Эбенезер, в кабинете алхимии из-за проделок студентов взорвался слив, так что какое-то время приходилось выливать отходы в зияющую дыру в полу. Помнится, был среди теперь уже выпустившегося потока учащихся один молодой человек – с огненно-рыжими волосами, высокий, имевший не особенно выделявшиеся на фоне других людей черты лица, зато всегда поразительно спокойный и скептически настроенный. Как сейчас припоминал учитель, его всегда занимала магия, но классным занятиям он больше предпочитал самостоятельное обучение, тем не менее, никогда не доводя себя до состояния магического развращения. Никогда не удивлялся и не принимал сказанное ему на веру, относясь к любым необычным вещам так, как настоящий ученый и должен относиться – с намерением рассмотреть, изучить, доказать и положить в копилку человеческих знаний. И всё же, в том не столь далёком 617 году Рхаин по довольно странной и слишком уж неубедительной причине покинул академию, фактически, не доучившись два года. Проанализировав поведение этого, как не жаль признавать, потенциально гениального мага, Эбенезер пришел к выводу, что в течение какого-то времени вплоть до памятного отчисления Рхаин вел себя с всё нараставшим раздражением. Появлялся на парах ещё меньше, чем обычно, а если и бывал, то всегда растрёпанный и уставший, едва не засыпая на ходу. Все знали, что живёт он один, воспитывался в приюте и родных у него нет, так что, когда молодой чародей покинул стены академии, мотивировав это надобностью ухаживать за болеющим родственником, у профессоров и лично у мистера Таннана сложилось впечатление, что им наотмашь в лицо бросили отговорку, лишь бы не оглашать истинных причин странного поведения. Оказывается, Рхаин и правда ухаживал за близким другом и его отцом… Тем страннее выглядит его внезапное исчезновение в начале 619, когда Рэндольфа выпустили из лечебницы по просьбе Рхаина же, и безумец на долгое время как бы выпал из поля зрения и властей, и местных жителей, и даже досужих кумушек, восседающих на подобии «форума» в каждой деревне.
 
В документах архива подробно упоминались и слуги, обитавшие в особняке Картеров до того момента, как жена Рэндольфа от него сбежала, а приступы приняли столь агрессивный и безумный окрас, что находиться в одном доме с этим человеком было, во-первых, не безопасно, а, во-вторых, окончательно испортилась репутация семейства и даже пополз слух, мол, де, одержимы хозяева-то. Это несусветное враньё лилось из уст каждого малограмотного крестьянина, что Эбенезер с отвращением отметил. Ну разве можно так стремительно переменить своё отношение к уважаемым людям, не просто руководствуясь тяжкими болезнями, поразившими семью, но ещё и как-то по-дилетантски, с изяществом хромой гориллы выдумывая байки о том, что старый Асаф своих старших сыновей на самом деле убил, как и свою жену. Более состоятельные и, чего уж говорить, даже наследственно умные граждане, разумеется, пропускали эти бредни мимо ушей, но Картеров начали остерегаться. Зимой 618 года, в нанндаун, 38 дня месяца Белизны, собрав в кулак всё, что осталось от собственной воли и чести, Картер старший выехал в город, велев Рхаину оставаться с тогда лишь бессмысленно слонявшимся по комнатам и бормочущим что-то про море Рэндольфом. Он вернулся так скоро как мог, но уже не один, а в компании двух стражников, священника и местной сиделки. Взяв под руки не сопротивлявшегося безумца, его посадили в экипаж и увезли в Штормград,  и на долгих полтора месяца единственный наследник златоземских Картеров оказался упрятан в лечебницу для душевнобольных.
 
А нужно отметить, что его сумасшествие и до этого момента казалось большинству врачей и жрецов совершенно логичным следствием пережитых страданий и природной физической слабости. Ведь, будучи даже умным, прозорливым молодым человеком, Рэндольф демонстрировал полнейшую неспособность встретить трудности лицом к лицу. Если рядом не было близких людей, то у него начинался жар, его колотила мелкая дрожь, а сердце сковывали страх и неуверенность. Не трудно понять, почему он так привязался к умевшему за себя постоять скептику Рхаину! Этот чародей, даже не будучи силачом, не лез в карман за словом и имел за собой дурную славу человека, который, если его вывести из себя, «ударит», может, и не сильно, зато туда, где больнее всего.
 
Мучимый фантастическими, неправдоподобным, но до жути чёткими снами, уже в юношестве Рэндольф научился их терпеть, и никому не рассказывать, как он признавался лечащему врачу. И только после рокового 616 года эти видения обрели самый навязчивый и пугающий характер, преследуя больного даже наяву, вызывая галлюцинации и приступы лихорадки. Какое-то время и выезжавший к Картерам врач, и, позже, доктора лечебницы, и призванный на помощь брат Джером из аббатства пытались найти более глубокую подоплеку этих бредней. Эбенезер прочёл изрядное количество записанных во время припадков Картера видений, его снов и, если можно так выразиться, безумных прозрений. Подметив разнородность картин, которые рисовало больное воображение мужчины, мистер Таннан тем не менее был шокирован их яркостью и чёткостью. Иной раз описания были настолько подробны, что не составило бы труда написать картину или объединить их в один цельный рассказ без редакции. Поэтически настроенный и начитанный Рэндольф выражался всегда очень образно, прибегая к оборотам и идиоматическим выражениям, известным далеко не всем светилам современной литературы. Более того, кажется, во времена припадков в его мозгу активизировались некие ранее недоступные центры, отвечающие за интуицию и слуховую память, ведь как может знающий лишь несколько фраз на дварфийском или талласийском человек часами вести повествование именно на этих языках? Иногда то, что он нёс, вообще не поддавалось расшифровке! Обеспокоенный брат Джером немедленно провёл все необходимые ритуалы, хотя, кажется, действовал он наугад, стремясь взять количеством применённой божественной силы. Он пытался и изгонять из больного бесов, и очищать его от проклятий и даже попробовал, исходя из теории, что Рэндольф безнадёжно механически повредил голову, применить сложнейшую молитву восстановления. Безуспешно.
 
Среди странных снов и откровений выделялось одно, заставившее спину чародея покрыться мурашками. По словам Рэндольфа, он часто видел глиняный барельеф, где были изображены танцующие чудовища, а по краям, окантовкой, шла цепь непонятных ему символов. Доктор Миллер, лечащий врач Картера ещё по его жизни в усадьбе, так описывал поведение пациента во время приступов лихорадки:
«Больной не пытается вырваться или бежать, но постоянно ворочается, не в силах найти себе места. Потоотделение обильное, лоб и тело – горячие. Глаза закрыты, но временами пациент просыпается, глядя куда-то перед собой остекленевшим и полным ужаса взглядом. Обычно, после этого он начинает бредить, рассказывая о какой-то шахте или пещере, в которой очень темно и сыро, и трудно дышать. Премерзкий запах. По словам больного, в этих видениях он держит в руках глиняную табличку, на которой изображено какое-то непотребство мистического характера. «Отвратительные животные в нечестивом союзе с людьми» - так он их описывает. По его словам, они танцуют и приплясывают, кого-то зовя или хваля, и больному не терпится поставить табличку на место, чтобы они наконец-то получили, что хотят и замолчали. «Очень темно, я вижу, как слабо светятся стены, и их свет уходит вдаль, будто не существует свода, укрывающего этот ад от нашего мира» - так описывает своё путешествие по воображаемому месту Рэндольф. Обычно это видение длится около получаса, в течение которого пациент непрерывно блуждает в насылаемых болезнью галлюцинаторных кавернах, не в силах найти выход.»
 
Прочтя эти строки, Генри Майкрофт побледнел, пытаясь сопоставить все факты вместе и сформировать четкую последовательность событий. Выходило, что безумец бредил о находящимся сейчас в комнате постоялого двора «Гордость Льва»  барельефе, хотя в тексте нет никаких упоминаний, что такая вещь находилась в особняке – ни в комнатах, ни в мансарде, ни в большом подвале. Впрочем, нахлынувший было страх быстро отступил, дав дорогу логичной мысли, что, возможно, безумец сам вырезал этот барельеф в период между своим освобождением из больницы и пожаром. Это успокоило мистера Таннана, как бы говоря, что не стоит придумывать мистическую подоплеку для произошедших событий – просто человек сошел с ума и творил странные вещи, как безумцам и полагается. Мир болезней разума изучен слабо, и в нём более сведущи жрецы и друиды, да и те на уровне божественных прозрений и преданий, не стремясь возводить своё ремесло в ранг строгой науки.
 
Второго числа месяца Изящества Элун 619 года скончался Асаф Картер, ушедший из жизни намного раньше, чем предрекали ему, и на смертном одре выглядевший совсем дряхлым, согбенным нуждой и бедами стариком, несмотря на свои неполные пятьдесят шесть лет. Рэндольф присутствовал на похоронах, куда прибыли и все те, кто хоть как-то были близки старику и не боялись посещать его усадьбу, пусть и редко, пусть и через силу. Гроб покоится в фамильном склепе Картеров, находящемся в парке возле всё того же проклятого дома, который теперь отошел в качестве наследства безумному Рэндольфу. Рхаин, изначально не одобрявший идею Картера старшего, использовал средства наследника и собственные связи, чтобы вытащить его из лечебницы и взять под свой надзор. Дальше начинаются загадочные события, которые сам Рэндольф по своему возвращению из, как он признаётся, путешествия по Калимдору, отказывается комментировать, напирая на то, что тогда был не в себе и не сможет восстановить происходящее в подлинной форме.
 
Не работая и даже не пытаясь управлять делами, последний из Картеров тратил наследство отца, проводя время в таверне «Гордость Льва» и наотрез отказываясь возвращаться в особняк, в ответ на уговоры Рхаина отвечая, что это отвратительное место и пользы его здоровью оно не принесёт. В то же время, по показаниям и ныне здравствующего трактирщика Фарли Айзенстрайдера, Рэндольф явно пристрастился к употреблению наркотиков, которые подмешивал в выпивку в жидком виде или курил, если удавалось доставать дурман. За это был неоднократно гоняем почтенным хозяином таверны, но всегда возвращался и его всегда прощали, потому что платил опустившийся мужчина исправно и много, как бы извиняясь на свой лад за те неудобства, которые причиняют постояльцам его крики и бредни, и его отвратительный вид. Увы, Рхаин не мог совсем не отходить от своего друга, а друг с каждым днём становился всё несноснее и капризнее. Мылся он редко, одежда пришла в негодность… иными словами, некогда довольно презентабельный, пусть и физически слабый Рэндольф теперь напоминал смертельно больную подзаборную дворнягу.
 
А сорок третьего числа того же месяца чародей прискакал в город, сообщив о том, что усадьба горит. Рэндольфа с ним не было, так что было не трудно составить достаточно правдоподобную догадку о причине возгорания. И не трудно понять крестьян и стражу, совсем не желавших в полночь ехать в тогда уже запущенные и неспокойные земли, где располагалось жилище Картеров. Всё же, собрав отряд из двадцати человек, включавший сержанта Харригана, шесть стражников, простых зевак и десятерых добровольцев-пожарников, они поспешили по дороге в Североземье, на полпути свернув к реке по ныне совсем неразличимой и заросшей дороге. Тогда через узкую протоку был перекинут мостик, ныне уничтоженный весенним паводком. Оттуда, старой дорогой, идущей географически параллельно элвиннскому тракту, добрались до усадьбы, расположенной не далеко от Яшмовой Шахты. Стоит добавить, что, к всеобщему удивлению, кобольды, начавшие приходить из глубин шахты в 616 году и выгнавшие шахтёров к тому времени, как Асаф был уже не в силах вести дела, никогда не трогали саму усадьбу. Впрочем, теперь уже было всё равно – красивое здание было охвачено огнём, пожиравшим и дубовые панели, и пилястры, и мебель. Угрожающе скрипнула мансарда и через секунду крыша обвалилась, обрушив потолок второго этажа. Пожарники бросились к колодцу, набирая воду в вёдра и неустанно передавая их друг другу. Они выстроились цепочкой от источника до дома, хотя и понимали, что, в сущности, тщетно пытаться потушить строение, верхняя часть которого уже полностью объята пламенем. Им, и, в особенности, впавшему в отчаяние Рхаину, оставалось смотреть, как огонь пожирает то, что осталось от семейного благополучия Картеров. И хотя никто не видел Рэндольфа, все подсознательно понимали, что велика вероятность того, что он находится в доме и, вероятно, уже мёртв. На лицах отдельных горожан даже было видно облегчение, как будто они, пусть и понимая грешность таких эмоций, радовались кончине безумца. Теперь он не будет мучиться и мучить их, а земли, которые вот уже несколько лет не приносили дохода и пребывали в состоянии запустения, можно будет наконец-то распродать и пустить в дело.
 
Но мрачному зрелищу не суждено было дойти до своего логического завершения. Ведь особняк располагался у самой южной спины хребта. Элвиннский лес итак славен своими частыми ливневыми грозами, так что можете себе представить, насколько сильны они у самых гор, где, как известно было и Эбенезеру, и любому уважающему себя колдуну, сильны магические потоки. Буря началась столь внезапно, что позднее некоторые считали её вмешательством потусторонних сил, не даром Рэндольф последние полмесяца распространял слухи, что дом, де, не чист, и плохо влияет на людей. Сильный порыв ветра сперва только раззадорил, раздул пламя, но, затем, с неба буквально сплошным потоком начала литься вода. Когда же грянул гром столь сильный, что дрогнула земля, и засверкали первые молнии, люди бросились бежать обратно в город. Сержант Харриган позднее писал, что такого дьяволского ветра и такой грозы он не видел со времён своего детства – того памятного дня 598 года, когда со стороны Сумеречного Леса пришли тучи столь черные и страшные, что некоторые даже подумали о наступлении конца времён. Разница, по его мнению, была лишь в том, что тогда грозовой фронт накрыл весь лес, а сейчас тучи клубились как бы над отдельно взятым горным отрогом, обильно поливая небольшую долину, в которой приютился особняк.
 
Только к раннему утру отряд, озябший и промокший, добрался до Златоземья, где они и нашли Рэндольфа преспокойно пьющим в таверне. Хотя, пожалуй, слово «преспокойно» здесь не совсем уместно – он выглядел, как и обычно, уставшим и возбужденным, совершенно небритым, грязным, от него очень дурно пахло. Тем не менее, безумец оказался живым и здоровым, чем обрадовал своего друга и разрушил любые надежды на то, что земли злосчастных Картеров достанутся людям, которые смогут их привести в порядок и возродить некогда процветавшие отрасли добычи руды и выращивание зерновых. Бессмысленно приводить здесь тот допрос, которому подвергли сумасшедшего, хотя мистер Таннан прочел его не менее вдумчиво, чем всё остальное. И не увидел ничего мало-мальски интересного. Суть в том, что Рэндольф ничего и не ответил. Он признавал, что особняк сгорел, но не знал, почему. Отрицал так же и свою причастность к поджогу. Дело даже не возбуждали за отсутствием доказательств. Кроме того, земля всё ещё принадлежала Картеру. Все бумаги хранились в банке, а это значило, что, пока Рэндольф жив и является владельцем дома, в его правах делать с ним всё, что он захочет – даже поджигать. Рхаин обмолвился с Фарли Айзенстрайдером днём позже, что подумывает отдать своего друга на постоянное лечение. Этот сердобольный, некогда спокойный и невозмутимый человек теперь казался чуть сгорбленным и измотанным. Волосы его были взъерошены, ибо не было времени привести их в порядок. Спал маг мало, и даже на еду у него не всегда было время. Но хуже было то, что постоянное нервное напряжение сделало его раздражительным и сварливым. Теперь он обижался и ругался из-за каждой мелочи, доходя даже до того, что частенько бил своего друга, если тот начинал вести себя слишком бесчинно.
 
И всё же многим запомнилось то горе и тот беспредельный ужас в голубых как лёд глазах рыжеволосого чародея-недоучки, когда он сидел и пил за барной стойкой в Гордости Льва, рассказывая бармену Коуди, ныне покойному, что Рэндольф сбежал. Даже не так… не сбежал, а ушел. У него накануне случился сильный приступ, перебудивший ночью всю таверну. В бреду больной декламировал какие-то дикие стихи про приходящих ночью тварей, а после завопил, призывая убить его, потому что нечто скоро придёт и похитит его душу. Рхаину пришлось напоить друга очень сильным успокоительным, после чего Рэндольф заснул. Однако рано утром он очнулся, неожиданно бодрый и решительный, и, поев и впервые за время своего пребывания на постоялом дворе не выпив утром виски с каким-нибудь дурманом, просто ушел, по пути позвав с собой старую дворнягу, жившую в полуразвалившейся конуре возле кузницы и какую-то наполовину сумасшедшую метиску, приехавшую в город ночью. Та, по словам, очевидцев, не могла связать и двух слов на общем, хотя явно была человеческой расы. Бывалый моряк Гордон Филлипс Макгиллэври, приехавший навестить мать, жившую здесь же, подметил, что видал таких как она за морем, на таинственном юге, где её народ промышляет грабежами и воровством, и никого не щадя убивает ведущих через пески свои караваны гоблинов. Почему-то на сей раз Рхаин не последовал за другом. Может быть, как тогда, в разговоре с женой, Рэндольф сказал ему что-то такое, что навсегда разорвало связывавшие их узы. А, быть может, он просто смертельно устал возиться со столь тяжелой ношей. Как бы то ни было, сумасшедший пропал на целый год. Его друг появлялся в Златоземье всё реже, пока, наконец, его след не затерялся совсем. Про себя же Генри Майкрофт подумал, что если этот человек ещё жив, то явно он старается не попадаться на глаза ему и его коллегам, хотя стоит на всякий случай просмотреть архив академии, где ведётся учёт всех недоучившихся или по каким-то причинам исключенных чародеев.
 
Отложив чтиво, маг надолго задумался. Уже вечерело и ему, по-хорошему, следовало бы, не злоупотребляя добродушием смотрителя, покинуть архив и отправиться отдыхать. Тем не менее, оставался ещё один неразрешенный вопрос, который без ответа мистер Таннан никак не мог оставить. Попросив уже собиравшегося домой Аргуса Веллентайна, старого управляющего златоземским архивом, прогуляться вместе с ним, маг расспросил его о Рэндольфе, как оказалось, объявившемся с месяц назад.
- А что рассказывать? – Седовласый, с покрытым морщинами слово бороздами лицом Вэллентайн отвечал не то чтобы с неохотой, но в его голосе слышалось осуждение. – Он вернулся ещё до вашего приезда сюда. На самом деле, я нахожу забавным, что едва он приехал, как тут же появляетесь вы и начинаете интересоваться его семьёй. Понимаете, я, в принципе, не люблю обсуждать людей, особенно больных, но Рэндольф больше и не юноша. Он уже взрослый мужчина и, кажется, поездка пошла ему на пользу.
- Вы упоминали, что он отправлялся за море, не так ли? – Спросил Генри, сгорая от любопытства.
- Всё верно, мистер Таннан. По крайней мере, сам мистер Картер так утверждает. Разумеется, когда он вернулся, к нему проявили незаурядный интерес. Он сильно прибавил в здоровье, даже, кажется, имел при себе хорошую сумму денег. И одежда поменялась, извините за грубость, с лохмотьев нищего на более чем приличную и ухоженную. Он даже починил и начистил эту свою страшную шляпу, с которой, сколько я его помню, никогда не расставался.
- Как? Шляпу? – Майкрофта, которого до этой поры уже терзали догадки, как будто ударило молнией. Выходит, его сны и правда были никаким не наваждением и не фантазией. Он действительно видел особняк Картеров и Рэндольфа, который зачем-то постоянно, ночь за ночью, ступал в полуразрушенные стены.
- Ну да. А почему вы так удивлены? Эту шляпу ему подарил отец, помнится. В своё время я бывал у них дома частым гостем и даже сам присутствовал на похоронах Асафа, да хранит Свет его душу. Бедный человек. Всегда старался уберечь свою семью от невзгод и умер, осознавая, что все его усилия были напрасны.
- Вы же говорили, что Рэндольф выздоровел.
- Говорил? Хм, действительно… - Как-то недоверчиво протянул Вэллентайн. – Видите ли, я не верю, что такие вещи проходят бесследно. Рэндольф очень умный человек, очень начитанный и образованный, и сейчас даже пытается устроиться на работу на административную должность. Как я слышал, на зерновые склады его величества, ведь там всегда нужны были умелые счетоводы. Но его дурная репутация пока не даёт делу двинуться с места. Хотя, слава Свету, деньги у него кажется есть и он уже не опускается до того состояния, в котором был год назад. Но говорить определённо пока рано, вы уж простите мой старческий цинизм.
 
Видя, что немало смущает своими расспросами престарелого смотрителя, Эбенезер поспешил расстаться с ним, едва узнал всю интересующую его информацию. Он от души поблагодарил собеседника и пожелал ему доброй ночи, отправившись в Гордость Льва, где снимал комнату последние несколько дней. Нужно сказать, что Майкрофт сам не отличался особенной общительностью и жил довольно замкнутой жизнью. В его доме не было слуг, он не был женат, и свои исследования предпочитал проводить в уединении даже от коллег, хотя с виду и представлялся очень жизнерадостным и компанейским человеком. Вот и на постоялом дворе он, если не отправлялся на прогулку или в архив, то предпочитал работать у себя в комнате, редко общаясь с посетителями и заказывая всё необходимое прямо наверх – деньги, что предоставлялись магам его уровня и статуса, позволяли жить, не отказывая себе ни в чём из того, что предлагал в своём трактире мистер Айзенстрайдер.

Edited by Alphabet, 13 May 2014 - 11:18 am.