Грань Хаоса и Смерти

История Орена Саанатоса, известного сейчас под именем Эртара Элистона.

Нет, читатель, я пишу это не для тебя, не имею цели заинтересовать тебя или доставить удовольствие этим рассказом о собственной жизни. Я начинаю это повествование, чтобы разобраться в собственных мыслях и целях, чтобы хранить его как напоминание о произошедших со мной событиях. Но у него есть и еще одна цель: упоминание имени Арсеола, чтобы в случае моей кончины, безумия или беспамятства не вырвалась на свободу копившаяся десятилетиями мощь, которую безопаснее будет переоценить, чем недооценить.

Моя история берет начало в Сумеречном лесу, тогда называвшимся совсем иначе и слывшим плодородным краем с умеренным климатом, впрочем, далеко не густонаселенным из-за нередких ужасающей силы ураганов, вырывавших из оков земли вековые дубы. Те немногие люди, что решили отстроить здесь свои жилища, лепили их вплотную к склонам каменистых холмов в восточной части леса, которые хоть как-то защищали их от бушующей стихии. Чаще всего дома эти были низкими и продолговатыми, преимущественно из местного белого камня. Дом, в котором жили мы с Арсеолом, в корне отличался от других построек, чем и вызывал суеверный, основанный лишь на предположениях страх у простого люда. Наша обитель представляла собой просторный двухэтажный особняк, целиком выстроенный из красной акации, с высокими и резными оконными рамами, украшенный угловатым орнаментом. В основании, впрочем, лежал вполне обычный для этих мест высокий бетонный фундамент. Место, в котором дом был выстроен, вызывало зависть у многих местных, ведь он располагался в небольшом травянистом ущелье, с трех сторон окруженном горами, полностью защищавшими его от непогоды. Но, несмотря на всё это, сей особняк не вызывал положительных эмоций, ведь то запустение, в котором он пребывал, полностью перечеркивало всю былую его красоту и величие. Доски стен, равно как и крыша, потеряли цвет, прогнили и провалились, вероятно, из-за влажности тогда-еще-не-Сумеречного леса, на подоконниках лежали осколки стекла от треснувших окон, а вечно распахнутая входная дверь, словно в ожидании гостей, зловеще поскрипывала на единственном шарнире. Единственный подход к этой обители преграждал низенький покосившийся забор из давно проржавевшего железа, в котором не была предусмотрена калитка. Местные жители старались не приближаться к столь непригодному для жизни и отталкивающему особняку, предпочитая издали наблюдать за пугающими огнями свеч, перемещающихся по дому в ночи. И конечно, никто из них никогда не видел его обитателей вживую. Однако, вопреки отчего-то распространившемуся убеждению, некроманты не аскетичны и не пренебрегают комфортом. Под домом располагались хорошо обустроенные катакомбы, сообщающиеся с небольшой сетью пещер, коей мы пользовались для связи с внешним миром, чтобы не развеивать иллюзий фермеров и ремесленников этих мест. Мне приходилось пользоваться этой сетью, когда я бегал по мелким поручениям Арсеола, которым я тогда восхищался. Мне хотелось стать похожим на него, хотя о себе за многие годы сожительства он почти не рассказывал. Он был действительно могущественным магом, который презирал все устои в магическом обществе. Некромантия, тогда еще не получившая такого распространения, как сейчас, всегда привлекала нас обоих, но он добился в ней таких высот, которые мне даже не снились, и я умолял его передать мне свои знания, или хотя бы их часть, а взамен я наивно обещал стать его покорным слугой. Конечно, он был согласен. Моё обучение у этого старика, внешность которого навеивала мысли, что он прожил уже гораздо больше отпущенного срока, проходило крайне медленно, но всё же приносило свои плоды, и я достигал всё больших высот в искусстве Смерти, пока он занимался своими изысканиями в области продления жизненного срока. Снадобья, которые раньше успешно замедляли его старение, перестали ему помогать, и он решился на существование в форме высшей нежити, а я по своей глупости сразу же поддержал его идею, ведь она полностью совпадала с идеологией некромантии. Но, как я уже упомянул, в те времена некромантия была крайне редка, и современных, более совершенных ритуалов еще никто не составил, а посему нам приходилось довольствоваться крайне сложным, но приводившим в трепет старым ритуалом, известным сейчас под именем ритуала Вечной Ночи, согласно которому нужно было создать филактерию (сосуд души, о методах создания которого я не буду распространяться в целях безопасности), оборвать все связи с внешним миром и покончить жизнь самоубийством, после чего, в случае успеха ритуала, погибший бы переродился в совершенном, по меркам некромантов, теле. Главной трудностью было то, что вплоть до последнего действия, невозможно знать наверняка, преуспел ли ты в предыдущих. Так, пока он занимался созданием филактерии, я бродил по всему миру в поисках его родственников и знакомых, которые зачастую не помнили его имени, но могли составить серьезную помеху ритуалу, убивал их и приносил их личные вещи в доказательство совершенного. Нет смысла сейчас вспоминать, где я тогда побывал и кого убил. Это уже не имеет значения, ибо их души обречены на забытье. И всё же, последний приказ Арсеола стоит того, чтобы о нем поведать.

Тогда и он, и я уже были абсолютно уверены в том, что не осталось никого, кто помнил бы его имя, оставалось лишь удалить это имя из моей головы посредством магической корректировки. Однако новость о серии убийств в Штормграде, на которую я даже не обратил бы внимания, отчего-то взволновала Арсеола. В старом квартале, в самой бедной его части, погибли четыре женщины, внешне – от обезвоживания, но при более внимательном осмотре на их телах обнаруживалась одна глубокая рана от колющего удара, впрочем, кровоподтеков на ней не было. Но, на этот район нищих властям было наплевать, и, пока эти убийства не выходили за его пределы, никто и не собирался проводить расследования. Такая счастливая случайность позволила Арсеолу вспомнить еще одну деталь из его прошлой жизни, которой он не поделился со мной, несмотря на все мои уговоры, но рассказал, что убийца его когда-то знал. Убийцей был, вернее, была некая Эммера, судя по рассказу, чуть ли не ровесница самого Арсеола. На мой вопрос, как такая древняя старуха могла кого-то убить, он отвечал, что дело в некоем зачарованном клинке, высасывающем из жертвы её жизненную силу и передававшем её владельцу. Эта деталь выдавала почерк Эммеры. Арсеол был уверен, что сама она давно убита им самим, но она как-то выжила, и, неспособная больше скрываться из-за берущей своё старости, вновь начала свои убийства. Мне он поручил во что бы то ни стало прикончить её, а ему принести в доказательство содеянного этот самый клинок.

Вечером того же дня я выдвинулся в Штормград, город, в величественных белокаменных стенах которого и совершались эти безжалостные убийства. Вопреки моим ожиданиям, до города я добрался уже поздней ночью, и стражники отказались меня впускать. Вынужденный ночевать на улице, я отошел подальше от ворот и прилег под широко раскинувшим свои ветви дубом. Небо было ясным, бури или грозы не предвиделось, и миллионы бесконечно далеких звезд, наряду с двумя ночными светилами, ярко освещали ночной Элвиннский лес. Теплый ночной воздух этого места, в корне отличавшийся от привычного для меня затхлого воздуха катакомб, быстро погрузил меня в пучину сна. Мои сны отчего-то носили самый отвратительный характер, я до сих пор помню тревожившее меня на протяжении нескольких дней то видение во всех красках. Теперь я понимаю, что какие-то силы предостерегали меня, но я не прислушался к ним, а ведь стоило. Ниже излагаю содержание этого сна:

Ночь. С севера надвигались тяжелые черные тучи, озарявшие далекими вспышками молний неизвестную мне долину, в которой я был один. Туча стремительно приближалась ко мне, отбрасывая свою пугающую зловещую тень. Я видел издалека, как ландшафт претерпевал какие-то изменения, но не знал, какие точно. Когда же эта тень пала на меня, на моё лицо исказилось выражением ужаса. Высокая трава, черневшая на глазах, развеивалась по ветру, оставляя после себя пепел. Единственное дерево в один миг рассыпалось на черную пыль, а птицы, узники своей безграничной свободы, зачем-то залетевшие сюда, не успевали издать ни одного звука перед своим концом. Черная жирная земля мигом засыхала и покрывалась трещинами, а сам я начинал чувствовать, как что-то калечит мою душу, рвет её на части, но это ощущение описать невозможно, как невозможно описать цвет, недоступный нашему глазу. Сон этот был столь детальным, что каждый раз, когда я его видел, меня не покидало ощущение неотвратимой реальности происходящего. И я бросался в бег, и бежал, бежал от неизбежности, пока мог. Каждый раз меня останавливало озеро, в глади воды которого светился лик Арсеола, тянувший ко мне свои старые руки. Каждый раз я хватался за них с пустыми надеждами, и он сжимал меня мертвой хваткой. У меня было лишь несколько мгновений увидеть, как его плоть точно также развеивается, как пепел, и вместо дряхлого старика моему взору предстает голый костяк в тиаре из почерневшего серебра. А потом я падал в воду, где и обрывался мой кошмар.

Когда я очнулся от этого ужасного сна, навещавшего меня не впервые, на горизонте уже виднелась яркая полоска рассвета, а городские ворота были распахнуты. Я вошел в город, и моему взору предстала живая торговая площадь, мощенная булыжником и украшенная виртуозным белокаменным фонтаном. По площади, несмотря на ранний час, оживленно передвигался народ и торговцы, только собиравшиеся открывать свои лавки. Мне же ничего не требовалось от рынка, а посему я сразу направился в нужную мне часть города. Едва я прошел сквозь полуразвалившуюся арку, рядом с которой находился указатель, обозначавший нужный мне квартал, как мне в нос ударил резкий запах гнили, разложения, отходов и запустения. Каждый из домов был обшарпан и неухожен, а между домами располагались наспех сделанные лежанки, на которых спали бездомные, давно забывшие, что такое горячая ванна. У высоких стен города, отгораживающих это отребье от высших слоев общества, была вырыта огромная яма, назначение которой было понятно по отвратительному запаху, распространявшемуся на довольно большое расстояние. Недалеко от ямы была вырыта другая, более глубокая и узкая, служившая могилой для погибших от голода или каких-то болезней людей, схроном которых никто и не думал заниматься. Мне стоило заранее озаботиться и придумать план действий, потому что эта отвратительная вонь занимала все мои мысли, и я не мог придумать, с чего начну свои поиски.

Я посчитал, что сначала должен найти постоялый двор или еще какое-нибудь место, где смогу расспросить презираемых мной жителей этого района. Благо, мои поиски почти сразу же увенчались успехом, и я вошел в харчевню, своим видом вызывавшую явную антипатию, но густо набитую народом, преимущественно грязным и небритым, спящим за столами и под ними после вчерашней пьянки. За стойкой никого не было, но спустя несколько минут хозяин харчевни, на удивление приятной наружности, вернулся на своё место. Я приступил к расспросам, прежде всего справившись о стоимости комнаты, ведь не исключено, что мне придется долго выжидать. Вот что он ответил хриплым и неблагозвучным голосом: "Ты, видать, не местный? Сразу видно, что нет, по роже твоей зажравшейся видно. Ну хрен с тобой, расскажу. Комнату я тебе только за тридцатку отдам, другим она больше нужна. Никакую Эммеру я вовек не знал и знать не хочу, а вот убийства помню. Три дня назад, да, три, убили жену Гара, а хорошая баба-то была, впрочем, такие, как ты, в бабах ничего не смыслят. Вот Гар придет сегодня, он каждый день теперь приходит, и расскажет тебе чего хошь, а мне нечего больше рассказывать. Ну, чего стоишь, покупай чего-нить или проваливай". Я швырнул ему горсть монет, которые он тут же принялся пересчитывать засалившимися толстыми пальцами, бросил на меня недобрый взгляд и передал мне ключ от комнаты. Я поднялся, повернул ключ в заржавевшем замке и распахнул дверь. В комнате лежал лишь набитый сеном матрас, и больше ничего в ней не было - ни шкафа для одежды, ни окон. В комнате стоял относительно приятный запах, источаемый бесформенными грибами, поросшими на стенах. Я закрылся на щеколду и, улегшись на матрас, принялся ждать вечера. Я никогда не любил томительного ожидания, сидеть без дела для меня было невыносимо. Пожалев, что пошел налегке и не взял никаких рукописей интересовавшей меня тематики некромантии, я рывком сел и скрутил с пальца медное кольцо с непрозрачным аметистом, найденное мной во время ночной прогулки по берегу реки. В мою голову тогда взбрела абсурдная мысль, благодаря которой я сейчас могу писать эти строки. Я посчитал, что могу попробовать перенести часть своей души в это кольцо, подобно тому, как это сделал Арсеол со своей филактерией. Я понимал, что последствия могут быть самыми необратимыми и способны поставить под вопрос успех ритуала моего учителя, и я отложил эту авантюру, пообещав себе исполнить её после этого задания. Пока я раздумывал о том, как буду этим заниматься, вечерний час уже наступил, об этом свидетельствовали громкие крики на первом этаже таверны. Я вышел и бросил вопросительный взгляд на хозяина харчевни, и он кивнул мне на одиноко сидящего парня с кружкой столового вина. Он был лысый, крепкого сложения, черная жирная борода закрывала нижнюю часть лица, в котором за хмельной маской просматривалась скорбь. Я подсел к нему, поздоровался и представился детективом, который будет расследовать дело об убийстве его жены и других. Он посмотрел на меня взглядом с нескрываемым презрением и принялся рассказывать свою историю, причем делал это абсолютно бессвязно и с кучей междометий, что вкупе с нетрезвым его состоянием делало его рассказ крайне трудным для понимания. По этой же причине я не берусь пересказывать его здесь. Жена его была убита ночью, в кровати, и обнаружена им уже утром. Поразительным в этой истории было то, что она даже не вскрикнула, и, соответственно, он не проснулся. Мне пришла в голову мысль, что при сильном страхе человек не способен ни двигаться, ни издавать какие-либо звуки, и когда я спросил вдовца, чего боялась его жена, он что-то невнятно пробормотал, мол, ничего она не боялась, наоборот, сама всех пугала. Пожав плечами, я задал вопрос о других жертвах. Оказалось, что первой умерла молоденькая сирота, работавшая сиделкой у какой-то богатой бабки, а второй была молодая травница, которая "своими примочками всех тут лечила". За время своего рассказа он опустошил еще две бутылки, и продолжать разговор стало невозможно. Поблагодарив его, я встал из-за стола и направился к трактирщику. Сначала он упорно отказывался что-ли говорить мне, но пара монет развязали его язык. Грубым, хриплым голосом он проговорил: "Так, значит, бабка та была еще хлеще тебя - толстая, разодетая в бархат или как там это называется, сама могла всё делать, но нет, надо ей было служанку нанять. Короче, обычная знатная дрянь, как ты. Если она тебе сдалась, то ищи сам, я понятия не имею, что с ней сталось. Да не суй ты мне свои деньги, не знаю я!". Впрочем, та старуха оказалась совершенно непричастной, ибо, как высказал сидящий рядом парень, услышавший наш разговор, здравствует и поныне, да и убита молодая служанка была ночью, здесь, в своём доме, с теми же характерными особенностями. Мне порядком надоели эти игры разума и попытки что-то узнать обычными методами – в конце концов, некромант я или нет? И я попросил показать мне трупы для осмотра. В ответ мне указали рукой на канаву, видневшуюся из потрескавшегося окна, и сказали, что я сразу же узнаю нужные мне тела. Я кивнул и отправился в свою комнату, раздумывая, какую службу многим детективам могла сослужить некромантия. Как я уже упоминал, в моей комнате не было окон, и мне приходилось регулярно спускаться вниз, чтобы узнать который час. Наконец, жизнь в этой части города замерла, и я вышел из таверны, готовый к отвратительному запаху. Я держал путь к канаве с трупами, ведь именно убитый помнит в точности обстоятельства собственной смерти, и больше всего жаждет отомстить. На это я и рассчитывал, когда читал заклинания, призванные поднять трупы и на время вернуть в них мстительный дух. Сухая морщинистая кожа, обтягивавшая скелеты убитых, с треском, нехарактерным для человеческой кожи, порвалась, когда кости пришли в движение. Какое-то время они осваивались в собственном теле, а потом, резко сорвавшись с места, побежали куда-то, опираясь при беге на все четыре конечности. Я едва догнал их, когда они остановились у крыльца дома, ничем не отличавшегося от других, и стали бродить около него, издавая кровожадный хрип. Я медленно прошел вперед и постучал в дверь, стараясь сделать этот стук зловещим, а сам отошел назад, позволяя иссушенным трупам занять моё прежнее место. Дверь отворила молодая девушка с клинком в руке, и апатичное выражение её лица тотчас сменилось неподдельным ужасом, когда та осознала свою беспомощность, ведь клинок мог спасти её только от живых. Мои слуги рвали её ногтями, вгрызались в теплое мясо зубами, а я стоял в стороне и упивался её страхом перед смертью, безуспешными попытками издать предсмертный крик или хотя бы стон, в точности как и её жертвы. Многолетний фарс с обманом времени и смерти подошел к концу. Я взмахнул рукой, и уже четыре мертвых женщины лежали бездыханными на полу, и самым иссохшим среди них было тело Эммеры, получившей наконец обличие, соответствовавшее возрасту. Я прошел на порог, переступая через мертвецов, снял с пояса трупа клинок, обладавший чудесной способностью к омолаживанию своего владельца, и под покровом ночи покинул город. Слух об этом убийстве и таинственном детективе утром следующего разлетелся по всему городу, однако после этого случая череда жестоких убийств прекратилась.

Той ночью разразилась страшная буря, и черная как уголья туча, напоминавшая тучу из моего сна, поглотила обе луны. Я не видел в такой темноте даже собственной вытянутой руки, и двигался между вспышками молний, на мгновение освещавших мне путь. Я чудом набрел на давно заброшенный дом, дырявая крыша которого почти не препятствовала потокам воды, низвергавшимся с небес, но я нашел приют в пустом помещении, вероятно, старом винном погребе. В тот момент я ощущал непреодолимый страх перед сном, и всячески пытался себя занять, чтобы не заснуть. Я нашел в доме лампу, запалил её с помощью магии и совершил обход, но так и не приметил чего-либо, что могло занять меня на несколько часов, пока не кончится гроза. Тогда я решился сотворить недавно задуманное, ведь о моём успехе Арсеол смог бы узнать из быстро распространяющихся слухов, и снял с пальца кольцо. Опять же, в целях безопасности и душевного здоровья читающего я не буду приводить точный порядок действий. Единственное ритуальное слово, звучавшее как-то нечеловечески, повторяемое мной как мантра, эхом раздавалось по всему помещению. От моих пальцев потянулась ярко светящаяся голубоватая субстанция, притягивающая взгляд и вызывавшая благоговейный восторг одним своим видом. Эта светящаяся нить моей души входила в кристалл и исчезала в его запутанных лабиринтах. Завороженный этим действием, я не смог вовремя остановиться и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, было уже утро, а я не ощущал ничего необычного, сомневаясь, справился ли я с таким магическим действием. Однако, Арсеол уже ждал, и времени на раздумья не было. Я торопливо шел по мокрой траве, на ходу анализируя события прошлого дня, и сам не заметил, как оказался у входа в пещеру, сообщавшуюся с нашими катакомбами. Сделав последний глоток свежего воздуха, я ступил на мокрый каменный пол пещеры. Старик ждал меня внутри, в ритуальном одеянии и в той самой тиаре из почерневшего серебра, являвшейся мне во снах. Он нетерпеливо вскочил с кресла, выхватил у меня меч и тщательно осмотрел. Я ожидал услышать похвалу за свою работу, или хотя бы сообщение о полной готовности к ритуалу, но он ничего не сказал. Вместо этого Арсеол замахнулся со звериным оскалом, который я запомнил навсегда, и пронзил принесенным мной клинком моё же сердце. Все произошло так быстро, так мимолетно, что я даже не успел среагировать, и лишь ощутил всепоглощающую неизбежность. Он не доставал клинок из моего тела, пока оно не высохло полностью и не обратилось в пыль. Мои одежды медленно упали наземь. Я не чувствовал тогда ни боли, ни ярости, ни даже обиды, лишь потом я взрастил их в себе. Тогда я ощущал только непонимание, отчего Арсеол поступил так беспечно и... нечестно по отношению ко мне? В те первые мгновения после смерти я был бесплотным наблюдателем и, опустошенный, смотрел, как мой прах медленно оседает на бледный каменный пол, но я не был свободен. Моё заклинание по созданию якоря души сработало, но всё происходило настолько мгновенно, что я не успел ничего осознать. Моя душа потеряла связь с миром и отправилась на сохранение в аметистовую тюрьму. Я до сих пор удивлен, что после всего этого мне удалось сохранить здравый ум. Прошло много лет, прежде чем я осознал своё положение и принялся думать о своей дальнейшей судьбе. Сначала я существовал лишь благодаря слепому желанию мести, сохранившему, но искалечившему мою душу. Я постоянно повторял про себя имя Арсеола, искренне радовался провалу ритуала и тому, что и его душа томится в темнице, и лишь потом стал анализировать свои возможности. Я понял, что моё положение не так безнадежно, и что можно собственной силой воли подчинить чье-нибудь тело, лишь бы оно вступило в физический контакт с хранилищем моей души, и я начал копить волю. Вскоре после этого решения я начал терять способность мыслить так, как мыслил раньше, и вместо каких-то связанных фраз мой разум занимали абстрактные образы, ощущавшиеся каким-то непонятным чувством, для которого ни в одном из известных мне языков не найдется точного описания. Мыслительный процесс утомлял меня, ведь мне казалось, что с его прекращением прекратится и моё существование, а значит оборвется последняя связь Арсеола с миром, и он сможет восстать, о чем я даже мысли не допускаю. Однако, вечное ожидание без возможности отдыха, даже пятиминутной благословенной дрёмы, постепенно разрушало мой рассудок и приводило к различным галлюцинациям. Мне мерещились неведомые миры, самые странные и отвратительные, но почему-то притягивающие существа, переливающиеся города из света и льда, безграничные космические пространства, причем все эти видения были настолько реалистичными, что я каждый раз уверялся в окончательном освобождении моей души. Не знаю, как долго бы я смог просуществовать в таком состоянии, но по воле рока, моё душевное разложение было прервано гостем в той пещере, где лежало это кольцо и мой прах. Двое пришли в эту пещеру со слезами на глазах и оставили спящего ребенка, примерно двух-трёх лет, на большом камне, осознавая, что не в силах его прокормить. А я ждал, затаив все мысли. Я верил, что младенец не умрет от голода и не разобьет голову о пол пещеры, в конце-концов, я надеялся, что это не плод моего воспаленного воображения. И я дождался. Он, повернувшись во сне, упал с камня, на котором был брошен, и залился громким криком. Он бесцельно пополз куда-то вглубь пещеры, подсознательно надеясь, что его спасение там. Он разрыдался еще сильнее, но вдруг его взгляд привлекла какая-то вещь. Детские пальцы нащупали кольцо, и я тут же завладел разумом этого ребенка, который все равно бы скончался, но смерть его была бы мучительнее. Мне тут же открылся давно забытый отрезвляющий мир чувств - бледные тона тёмной пещеры, бросившиеся в глаза, запах сырости и затхлости, опора под четырьмя звериными ногами, прохладный ветер, звук капающей где-то вдалеке воды. Со всей этой живостью и естественностью не могли сравниться мои видения, навеянные утомившимся разумом, теперь они казались болезненно-сырыми, незавершенными. Я был шокирован тем, что ко мне вернулось ощущение мира, способность нормально мыслить, и первое время оставался недвижимым, опасаясь потерять всё это, но, позднее, я освоился. В теле ребёнка я заново учился ходить, сначала на четвереньках, а потом и на ногах. Я питался всем, чего мог достать – мхом со стен пещеры, корнями и влажной травой, пил пещерную мутную влагу. Детский желудок не справлялся с такой пищей, но я уповал на способность любых организмов приспосабливаться, ведь я не мог позволить себе потерять тело. Так я прожил около четырёх лет. Ведомое вековым разумом молодое тело развивалось очень быстро, и пришел тот момент, когда я вышел в сторону людского поселения, которое помнил из прошлой жизни, перед этим поднявшись в почти полностью разрушенные катакомбы, чтобы захватить одежды и каких-нибудь ценных вещей в дорогу. Тогда я увидел, как изменился этот лес. Земля лишилась своих соков, кроме редкой травы и старых деревьев, тут больше не было никакой растительности, стоял густой туман, затруднявший видимость даже в полдень. Я чувствовал болезненность самой атмосферы, какой-то морок, опустившийся на эти некогда славные земли. Это вызвало пугающие мысли, не покинули ли люди этот лес, получивший название Сумеречного? Но, вопреки моим худшим ожиданиям, спустя час пути я наткнулся на довольно крупный городок – Темнолесье. Люди на первый взгляд казались какими-то озабоченными и встревоженными, и на радушный прием я даже не рассчитывал. К сожалению, чтобы не напугать их, я вынужден был играть роль заблудшего ребёнка, и даже простил дозорному его резкое поведение. Он насильно потащил меня в ратушу, но статный мужчина, сидящий там за деревянным столиком, тут же замахал руками и прогнал нас прочь. Затем тот же дозорный повел меня к какой-то даме, встретившей меня с натянутой улыбкой. Она попросила меня рассказать, как я тут оказался, и в моих глазах отразилось изумление от звуков человеческой речи, которой я не слышал вот уже полвека. Но ответить я не смог, из моих уст не вышел ни один звук, несмотря на мои старания. Опасаясь быть изгнанным из этого пристанища, я буквально заставил себя заплакать, как это мог бы сделать настоящий семилетний мальчик. Она не обратила внимания на мою крайне огрубевшую кожу за время существования в пещере, и любезно оставила меня на ночь в одной из спален своего большого особняка. Той ночью вместо сна я разглядывал из окна отведенной мне спальни настолько изменившийся лес, и не прекращал поражаться многократно возросшей его болезненности, однако люди, словно не замечая этого, активно бродили по городку ночью и оживленно решали какие-то вопросв. Наутро меня позвали к столу и накормили, а после познакомили с каким-то мужчиной лет сорока пяти, решившим взять меня под опёку. Оказалось, он был рыбаком, редко появляющимся в городе и нуждавшимся в эдаком помощнике, который бегал бы по его делам. Он имел небольшой домик на берегу реки, в котором я служил ему целых шесть лет, пока накапливал силы и грел в сердце мысль о несовершенном ритуале Арсеола. На второй год пребывания у него я упал с крыши, не удержавшись на ногах, когда подавал тому рыбаку инструменты, чтобы он мог залатать образовавшуюся дыру. Результат – перелом позвоночника и полный паралич ног. Признаться, этот постаревший и облысевший мужчина давно уже духовно выродился и жил одной лишь выпивкой которую он покупал за деньги, вырученные с рыбалки, хоть и умел вести хозяйство. Так или иначе, выходить меня он не пытался, а я, уставший от боли, отплатил ему той же монетой - передал ему своё единственное кольцо со словами благодарности. Но он не успел даже оценить, сколько он за него получит. Выражение алчности на его ощетиненном лице сменилось страхом перед неотвратимой смертью, но ненадолго. Тело мальчика испустило последний вздох, а вот рыбацкое наоборот глубоко вдохнуло. Я переместил своё сознание в его тело, ведь остаться обездвиженным было бы пыткой для меня. Но я не испытываю угрызений совести, ведь продолжи он такое существование, он бы окончательно деградировал.

Прошло чуть больше полугода с тех пор. Я и поныне занимаю тело того рыбака, вот только изменил его внешность до неузнаваемости с помощью одного ритуала и взял себе новое имя. Я отреставрировал тот самый особняк на деньги, вырученные с продажи безделушек из сокровищницы Арсеола, замуровал вход в катакомбы и прикупил уйму новых книг с современными магическими открытиями, да и сам не преминул записать все знания, полученные мной от Арсеола, и некоторые собственные изобретения. Я много размышлял о своём будущем, анализировал прошлое, и пришел к выводу, что обязан помнить поступок и имя Арсеола, покуда нахожусь в здравом уме. Искусство некромантии, которому раньше я был фанатично предан, теперь кажется мне отвратительным, я должен если не отказаться, то хотя бы ограничиться в его практике, если хочу сохранить рассудок. Что же касается людей, населяющих сегодняшний Азерот, то теперь я вижу, что они погрязли в собственных глупейших убеждениях, готовы посвятить всю жизнь бесцельному существованию, но упорно закрывают глаза на действительность, называя истину – глупостью. В трудах умершего мага Итона я обнаружил упоминание о Генезисе и о заклинании, способном рождать собственные миры подобно богам. Теперь смыслом моей жизни стало продолжение его изысканий, и, рано или поздно, мне удастся сотворить свой мир. В Азероте жизнь давно всего лишь эхо, но в своём мире я дам ей новый голос.

Сообщение отредактировал Arach: 07 Август 2014 - 21:52